Гора объявил, что их ведут в Харренхолл, где они будут служить лорду Тайвину Ланнистеру. «Благодарите богов, что лорд Тайвин дает вам, предателям и мятежникам, такой случай. Это больше, чем вы заслуживаете. Служите усердно — и будете жить».

— Это нечестно, — пожаловалась одна старуха другой, когда они укладывались на ночь. — Никакие мы не изменники — просто те, другие, пришли и взяли, что хотели, так же как эти.

— Лорд Берик нам зла не делал, — прошептала в ответ ее подруга. — А красный жрец заплатил за все, что они взяли.

— Заплатил? Забрал у меня двух кур, а взамен дал бумажку с каракулями. Съесть мне ее, что ли? А может, она мне яйца снесет? — Старуха посмотрела, не видят ли часовые, и плюнула трижды: на Талли, на Ланнистеров и на Старков.

— Стыд и срам, — прошипел старик. — Будь старый король жив, он не допустил бы такого.

— Король Роберт? — не сдержавшись, спросила Арья.

— Король Эйерис, да благословят его боги, — слишком громко ответил старик. Часовой тут же прибежал, чтобы заткнуть ему рот. Старик лишился обоих своих зубов и в ту ночь уже больше не разговаривал.

Кроме пленных, сир Грегор гнал с собой дюжину свиней, тощую корову, вез клетку с курами и девять повозок с соленой рыбой. Он и его люди ехали верхом, пленники были пешие. Слишком слабых и неспособных идти убивали на месте, как и тех, кто имел глупость бежать. Ночью солдаты уводили женщин в кусты — те как будто ждали этого и особо не противились. Одну девушку, красивее остальных, каждую ночь забирали четверо или пятеро человек, пока она не ударила кого-то камнем. Сир Грегор на глазах у всех срубил ей голову одним взмахом своего массивного двуручного меча.

— Бросьте ее волкам, — приказал он после и отдал меч оруженосцу, чтобы тот его вычистил.

Арья покосилась на Иглу, висящую на боку у чернобородого, лысеющего латника по имени Полливер. Хорошо, что меч у нее забрали. Иначе она попыталась бы заколоть сира Грегора, а он разрубил бы ее пополам, и волки съели бы и ее тоже.

Полливер был не так плох, как кое-кто из других, хотя и забрал себе Иглу. В ночь, когда ее схватили, все люди Ланнистеров были для Арьи безымянными и на одно лицо в своих шлемах с носовыми стрелками, но теперь она знала их хорошо. Это было просто необходимо — знать, кто ленив, а кто жесток, кто умен, а кто глуп. Полезно было знать, что солдат по прозвищу Сраный Рот хоть и сквернословит так, что уши вянут, может дать тебе лишний ломоть хлеба, если попросишь, а веселый старый Чизвик и сладкоречивый Рафф только влепят тебе затрещину.

Арья смотрела, слушала и наводила глянец на свою ненависть так, как Джендри прежде — на свой рогатый шлем. Теперь этот шлем носил Дансен, и она ненавидела его за это. Полливера она ненавидела за Иглу, старого Чизвика — за то, что полагал себя забавником. Раффа-Красавчика, пронзившего копьем горло Ломми, она ненавидела еще сильнее. Она ненавидела сира Амори Лорха из-за Йорена, сира Меррина Транта — из-за Сирио, Пса — за то, что убил мясницкого сына Мику, сира Илина, Джоффри и королеву — из-за отца, Толстого Тома, Десмонда и остальных, даже из-за Леди, волчицы Сансы. Щекотун был слишком страшен, чтобы его ненавидеть. Порой она даже забывала, что он по-прежнему с ними — когда он не допрашивал, он был солдат как солдат, даже смирнее многих, и с совсем неприметным лицом.

Каждую ночь Арья повторяла эти имена.

— Сир Грегор, — шептала она в свою соломенную подушку. — Дансен, Полливер, Чизвик, Рафф-Красавчик, Щекотун и Пес, сир Амори, сир Илин, сир Меррин, король Джоффри, королева Серсея. — В Винтерфелле она молилась с матерью в септе, а с отцом в богороще, но на дороге в Харренхолл богов не было, и эти имена составляли единственную молитву, которую она позаботилась заучить.

Весь день они шли, а ночью она повторяла имена — но вот деревья стали редеть, уступая место холмам, извилистым ручьям и солнечным полям, где, как гнилые зубы, торчали там и сям остовы сожженных укреплений. Еще один долгий дневной переход — и впереди, у голубых озерных вод, показались башни Харренхолла.

В Харренхолле им будет лучше, говорили друг другу пленники, но Арья не была в этом так уверена. Она слишком хорошо помнила сказки старой Нэн об этом страшном замке. Харрен Черный подмешивал в раствор, скреплявший кладку, человеческую кровь, говорила старая Нэн, понижая голос так, что детям приходилось подвигаться к ней поближе — но драконы Эйегона зажарили в этих стенах и его, и всех его сыновей. Арья закусывала губы, неотвратимо приближаясь к этому замку на своих ороговевших от мозолей ногах. Теперь уж скоро — до башен осталось не больше нескольких миль, по всему видно.

Однако они шли весь этот день и большую часть следующего, пока не увидели войско лорда Тайвина, расположившееся лагерем к западу от замка, среди сгоревших руин какого-то городка. Харренхолл обманывал глаз, ибо был огромен. Его колоссальные крепостные стены поднимались у озера, как утесы, и скорпионы на них казались маленькими, как насекомые, от которых получили свое название.

Вонь ланнистерского войска дошла до Арьи задолго до того, как она стала различать эмблемы на знаменах вдоль озера, над шатрами западных лордов. Судя по запаху, лорд Тайвин стоял здесь уже довольно долго. Отхожие канавы, окаймлявшие лагерь, переполнились и кишели мухами, заостренные колья ограждения обросли зеленой плесенью.

Воротная башня Харренхолла, величиной с винтерфеллский Великий Чертог, зияла трещинами. Снаружи поверх стен виднелись только верхушки пяти громадных башен. Самая маленькая из них в полтора раза превышала самую высокую башню Винтерфелла, но не было в них подобающей башням стройности. Они скорее напоминали скрюченные, узловатые стариковские пальцы, ловящие пролетающие облака. Нэн рассказывала, как во время пожара камень плавился и стекал, словно свечной воск, из окон и по ступеням, раскаленный докрасна, отыскивая Харрена в его убежище. Арья охотно этому верила: каждая башня была уродливее и чуднее другой, бугорчатая, кособокая и щербатая.

— Не хочу я туда, — заскулил Пирожок, когда Харренхолл открыл им свои ворота. — Там привидения.

Чизвик услышал его, но в кои-то веки ничего не сделал, только улыбнулся.

— Выбор за тобой, пекаренок. Либо живи с привидениями, либо станешь одним из них.

Пленники, и Пирожок в том числе, прошли в ворота. В бане, гулком строении из камня и дерева, их заставили раздеться и отмыться дочиста в корытах с настоящим кипятком. Две злобные старухи надзирали за ними, обсуждая их без всякого стеснения, точно вновь приобретенных ослов. Тетка Амабель неодобрительно щелкнула языком, поглядев на ноги Арьи, а тетка Харра ощупала ее пальцы, ставшие мозолистыми от долгих упражнений с Иглой.

— Масло, поди, сбивала. Крестьянская дочка, что ли? Ничего, девка, — тут ты сможешь подняться повыше, только работай на совесть. А лениться вздумаешь, будешь бита. Как тебя звать-то?

Арья не осмелилась назвать свое настоящее имя, и Арри тоже не годилось — так зовут только мальчишек, а теперь уж видно, что она не мальчик.

— Ласка. — Это было первое девчоночье имя, пришедшее ей на ум. — Ломми звал меня Лаской.

— Да уж ясно почему, — фыркнула тетка Амабель. — Волосы — прямо страсть, и вшей в них небось полно. Снимем их — и пойдешь на кухню.

— Я лучше за лошадьми ходить буду. — Арья любила лошадей — и потом, она, быть может, сумеет увести одну и сбежать.

Тетка Харра закатила ей такую оплеуху, что ссадина на губе открылась заново.

— Прикуси язык, не то хуже будет. Тебя никто не спрашивал.

Кровь во рту отдавала солью и металлом. Арья, потупившись, промолчала, думая угрюмо: «Будь у меня Игла, она не посмела бы меня ударить».

— У лорда Тайвина и его рыцарей за лошадьми смотрят конюхи и оруженосцы — таких, как ты, там не надобно, — сказала тетка Амабель. — На кухне чисто и уютно, там тепло спать и еды вдоволь. Тебе бы там было хорошо, но я уж вижу что для такой работы у тебя ума маловато. Отдадим-ка ее Визу, Харра.